Сиятельный - Страница 54

Другое дело – портрет. Люди зачастую куда более наблюдательны, чем представляется даже им самим. Многим достаточно увидеть человека один-единственный раз, чтобы узнать его при встрече несколько десятилетий спустя, а подавляющее большинство неплохо запоминает лица симпатичных им людей.

Лицо на моем портрете было симпатичным, более того – оно было откровенно красивым, даже несмотря на черные прорехи глаз, но все же никто из потенциальных свидетелей припомнить его не смог. И только когда я уже совсем отчаялся получить подтверждение своей догадки, консьерж в доме выпрыгнувшего в окно танцора вдруг подслеповато сощурился, разглядывая карандашный набросок, и часто-часто закивал.

– Помню это отродье! – заявил он и поспешно достал из-за пазухи пузатую фляжку. Дрожащей рукой поднес ее к губам и приложился к горлышку столь жадно, что ходуном заходил крупный кадык. – Мне эти глаза в кошмарах снятся, – пожаловался он, вытерев губы обшлагом ливреи. – Жуть!

– Глаза? – озадачился я, посмотрев на заштрихованные глазницы портрета.

– Они самые! – подтвердил консьерж и вновь приложился к фляжке, судя по запаху, с абсентом. – Клятые тени!

Поклонники «зеленой феи» далеко не всегда пребывают в здравом рассудке и нередко путают навеянные абсентом галлюцинации с реальностью, но старику я поверил.

Тени и глаза. Глаза и тени.

Мне и самому почудилось нечто подобное.

И, решив больше не терять время попусту, я отправился в «Прелестную вакханку».

8

Альберт Брандт пребывал в глубочайшем унынии. Он допил вино и теперь с задумчивым видом побалтывал в бокале оставлявший на стенках маслянистые разводы кальвадос.

– Пьешь? – спросил я, просто чтобы начать разговор.

– Пью, – коротко подтвердил поэт.

– Вдохновение не вернулось?

– Ни на грамм. Чувствую себя полной бездарностью. Не способен писать, не настроен читать. Никого не хочу видеть. Даже тебя, Лео. Извини.

– Выметайся отсюда! – потребовал я, отдергивая штору. – Сходи проветрись, а я пока поищу твое кольцо.

– И куда прикажешь мне идти? – удивился поэт, заваливаясь с ногами на диван.

– А где ты обычно блудишь?

– Лео! Я не могу повести Киру в бордель!

– И не надо. Ты совсем замучил ее своим… вниманием. Дай ей перевести дух.

Альберт покачал головой.

– Она обидится, если я не позову ее на прогулку.

– Уходи через черный ход, – предложил я и начал разжигать газовые рожки, поскольку за окном уже стемнело. – Киру предоставь мне.

– Это прозвучало… двусмысленно. Не находишь?

– Альберт, ты мешаешь! Мне искать твое кольцо или нет? – возмутился я, скатывая к стене толстенный персидский ковер. – Посмотри на себя в зеркало! Паршиво выглядишь, дружище. Тебе надо развеяться!

Поэт послушно глянул на свое отражение, задумчиво потер отметину на искривленном от старого перелома мизинце и вздохнул.

– Нет, не хочу. Ничего не хочу. Позови Киру, а?

– Тебе не кажется, что ты становишься излишне навязчивым?

– Это любовь!

– Это любовь, а не брак! Ей надо отдохнуть от тебя, а тебе надо просто отдохнуть.

– Я не устал…

– Хватит ломать комедию! – разозлился я. – Ты прекрасно можешь страдать и жаловаться на жизнь в каком-нибудь кабаке! Там больше слушателей!

– Не хочу никого видеть, Лео, пойми! Вдохновение оставило меня, а кто я без вдохновения? Обычная бездарность!

Я взял бутылку и угрожающе наклонил, готовясь вылить кальвадос на пол.

– Здесь ты пить не будешь.

Поэт посмотрел на меня с неодобрением.

– Ты сам просил отыскать перстень, – напомнил я. – Просто дай мне тебе помочь, Альберт.

– Я не могу оставить Киру.

– Да перестань ты! Хочешь, я скажу, что ты отправился обходить ломбарды в поисках перстня? Кира ведь знает, сколь важен он для тебя.

– Знает…

– Вот видишь! Тебе даже не придется врать, я все сделаю для тебя. Или на меня не рассчитывай и страдай дальше в одиночестве.

– Уговорил! – сдался Альберт. Не став менять несвежую сорочку, он облачился в пиджак, прихватил трость и высокую шляпу, но только вывалился за дверь, как сразу заглянул обратно. – Скажи Кире о кольце! Скажи, что скоро вернусь! – попросил он. – Скажешь?

– Скажу, что у тебя обострился геморрой, – ухмыльнулся я.

– Рискуешь! Я сейчас и двух слов не сложу, но когда протрезвею…

– Проваливай!

– Отличный костюмчик, кстати, – заметил вдруг Альберт и скрылся в коридоре.

Я немедленно оставил в покое ковер, взглянул на хронометр и встал в дверях, прислонясь плечом к косяку. Закинул в рот обсыпанный сахарной пудрой леденец, выждал загаданные пять минут, потом спустился на первый этаж.

Помятые музыканты только-только рассаживались по местам, сцена пустовала, а зал кабаре еще не успел наполниться заглянувшей на огонек публикой, поэтому мне без труда удалось отыскать Киру, которая курила у открытого окна.

– Иду-иду! – улыбнулась девушка при моем появлении и вдавила сигарету в донце фарфорового блюдца. – Тебя ведь Альберт послал?

– Нет, – качнул я головой. – Альберт просил не говорить тебе… и я бы не стал, но меня беспокоит его состояние. Действительно беспокоит.

– Что стряслось? – встревожилась Кира.

– Понимаешь, он вбил себе в голову, будто знает, где спрятано его кольцо, и отправился забрать его. Он не хотел беспокоить тебя, даже заставил дать слово, что я ничего не скажу, но мне как-то не по себе…

– Забрать кольцо? – опешила Кира. – Да оно просто завалилось куда-то!