Сиятельный - Страница 104

104

– Дорогой Леопольд, – обманчиво мягко произнес он, – вы меня очень обяжете, если выбросите мысль о поисках убийцы из головы раз и навсегда.

– Уже выбросил, – ответил я, нисколько не покривив при этом душой.

Охота на оборотня больше не входила в мои планы – безусловные рефлексы, чтоб их! – но вопрос о награде вовсе не был праздным любопытством, поэтому я его повторил:

– Так объявили или нет?

– Объявил, – ответил банкир и загородился газетой.

Не став больше навязывать нанимателю свое общество, я спустился на первый этаж и вновь поймал недобрый взгляд Бастиана Морана. Тогда подступил к столу старшего инспектора и, не спрашивая разрешения, уселся напротив.

– Ну и что вы беситесь, господин Моран? – в упор уставился я на полицейского. – Вы ведь добились своего, разве нет?

Старший инспектор поставил миниатюрную чашечку из белого фарфора на столь же белоснежное блюдечко, поправил накинутое на шею кашне и заломил бровь.

– И чего, по-вашему, я добился, виконт?

– Господин Витштейн больше не нуждается в моих услугах. Так понимаю, это ваших рук дело?

Бастиан Моран улыбнулся, и улыбка эта не понравилась мне категорически.

Так улыбаются, когда слышат известие приятное и неожиданное одновременно.

Старший инспектор ничего не знал! Но какого черта?! Кто выбил меня из седла, если не он?

– Вот уже не мог подумать, виконт, – покачал головой Бастиан Моран, – что мы с вами окажемся товарищами по несчастью.

– В смысле?

– Главный инспектор распорядился создать специальную комиссию для расследования налета на банк и убийства Левинсона. Он полагает, что эти преступления связаны теснее, чем кажется на первый взгляд.

– Вас отстранили от расследования? – не сдержал я удивления.

– Отстранили, – подтвердил старший инспектор. – Из-за вашего ареста, который многие сочли чрезмерно… поспешным. – Он отпил кофе и вдруг спросил: – Хотите совет?

Я поднялся из-за стола и уточнил:

– Держаться от этого дела подальше?

Бастиан Моран кивнул.

– А сами? – укорил я его. – Если вас отстранили, что вы здесь делаете?

– Пью кофе? – предположил полицейский.

Софистика никогда не увлекала меня, поэтому я промолчал и отправился на выход. В одной из кредитных касс обменял колониальные доллары на франки, спрятал толстую пачку банкнот в бумажник и зашагал к ближайшей станции подземки.

Голова была тяжелой-тяжелой, мысли роились в ней, подобно встревоженному рою, но сил на разгадку шарад уже не осталось. Хотелось завалиться в кровать и проспать несколько суток кряду. Тем более, я и понятия не имел, с какого конца подступиться к расследованию налета на банк.

Единственное, что пришло на ум, – попытаться расспросить уволенного за пьянство сторожа угольных складов.

Я решил ближе к ночи съездить к Рамону Миро и попросить его выяснить адрес предшественника, но ночь наступила неожиданно скоро. В один миг она накатила непроглядной чернотой и рассыпалась огонечками звезд.

Проще говоря, на голову мне накинули полотняный мешок, а потом от души приложили по затылку свинчаткой.

Тьма и звезды. Вот и отдохнул…

4

Полагаю, затем меня куда-то утащили и вывернули наизнанку карманы.

Я этого уже не чувствовал. Ничего не чувствовал, пытался выплыть из темной бездны забытья и не мог.

Очнулся от холода и боли. В носу засвербело от пыли, а чихнул – и в голове словно взорвался начиненный тротилом фугас.

Застонав, я попытался ощупать разбитый затылок и не сумел пошевелить ни рукой, ни ногой. Тогда кое-как разлепил глаза и сразу понял, что виновник моего плачевного состояния вовсе не уличный грабитель, позарившийся на толстую пачку банкнот.

В одних кальсонах я сидел посреди заставленного деревянными ящиками склада, а запястья и лодыжки были крепко-накрепко притянуты рассохшимися от старости кожаными ремнями к подлокотникам и ножкам массивного стула с высокой спинкой, еще один ремень перетянул грудь.

На улице шел дождь. Он размеренно шуршал по крыше, где-то позади меня беспрестанно раздавалась веселая капель, под ноги натекла целая лужа.

Я не в больнице.

Несмотря на головную боль, я понимал это совершенно отчетливо.

Даже если удар по голове привел к временному помутнению рассудка и меня поместили в клинику для умалишенных, это не объясняло странных ящиков вокруг, пыли на полу, растрескавшейся штукатурки и наглухо заколоченных окон с ржавыми отметинами загнанных в потемневшие доски гвоздей.

И где тогда санитары? Где врачи, черт меня дери?

Я вспомнил об участи Исаака Левинсона и лихорадочно задергал рукам и ногами, пытаясь освободиться. Тщетно – кожаные ремни пусть и рассохлись от времени, но были затянуты на совесть. Попробовал раскачаться и опрокинуться, но тоже безуспешно. Стул оказался слишком массивным – его ножки для дополнительной устойчивости прикрутили к немалых размеров деревянному щиту.

В изнеможении я запрокинул голову и увидел, как с потолка одна за другой срываются капли воды. Казалось, они летели прямо в лицо, но всякий раз ударялись об пол где-то за спиной.

Умирать не хотелось.

И я начал молиться. Просто проговаривать про себя единственную молитву, которую знал. Единственную молитву, которую оставил нам Спаситель, прежде чем уйти.

Да, я молился! А что еще оставалось человеку в моем положении?

«Возможно, не стоило присваивать деньги оборотня, – мелькнула запоздалая мысль. – Возможно, мы с Рамоном разозлили его куда сильнее, нежели могли представить. Вряд ли теперь он удовлетворится простыми извинениями».

104